В защиту разумной ксенофобии
Или почему культурная избирательность — это не порок, а здравый смысл
Прежде чем вы схватитесь за вилы, позвольте вернуться к истокам. Слово "ксенофобия" происходит от греческого "ксенос" (чужой) и "фобос" (страх) — то есть изначально означало не злобную нетерпимость, а естественный страх непонимания. И нейронаука подтверждает древнюю мудрость: общение с культурно близкими людьми требует меньше когнитивных ресурсов, активирует зоны мозга, связанные с удовольствием, и вызывает значительно меньше стресса.
Наш мозг буквально расслабляется, когда не нужно постоянно переводить культурные сигналы.
Современный мир, впрочем, объявил такую избирательность если не преступлением, то уж точно моральным изъяном. Любое проявление культурных предпочтений немедленно клеймится как предрассудок. Но посмотрите вокруг — разве мы не практикуем "институциональную ксенофобию" везде, где важна эффективность?
Возьмите любую крупную корпорацию. Дресс-код — что это, как не попытка унифицировать культурные проявления? Бесконечные employee handbooks с детальными инструкциями по поведению — разве не стремление создать единую систему кодов? McKinsey не случайно славится своими "клонами" в одинаковых костюмах: компания интуитивно понимает, что культурная гомогенность повышает скорость принятия решений.
А если эффективность становится вопросом жизни и смерти? Армия безжалостно истребляет индивидуальность — одинаковая форма, унифицированная система команд, строгая иерархия. Военные знают то, что гражданские предпочитают забывать: когда на счету каждая секунда, культурные различия превращаются из экзотической приправы в смертельную помеху.
История знает драматические примеры таких "культурных сбоев". Во время Второй мировой американские солдаты в Европе столкнулись с курьёзной проблемой: местные девушки считали их агрессивными хамами, а солдаты воспринимали европейских красавиц как легкомысленных и доступных. Корень недоразумения крылся в разных представлениях о последовательности романтических отношений — где американцы привыкли к быстрому переходу от знакомства к поцелуям, европейские традиции предполагали более длительное ухаживание.
Результат? Массовые разводы среди "военных браков".
Как эмигрант, я познал эту истину на собственной шкуре. Казалось бы, логично искать общения с соотечественниками — людьми, выросшими в той же культурной среде. Но практика показала обратное: наиболее комфортным оказалось общение с определённым кругом местных жителей, разделявших схожие интеллектуальные интересы и способы мышления. С ними не нужно было объяснять контекст каждой шутки или тратить энергию на преодоление культурных барьеров.
Экономисты называют это transaction costs — скрытые издержки любого взаимодействия. Каждое объяснение культурного подтекста, каждая пауза на перевод идиомы, каждый момент недопонимания — это потраченное время и когнитивные ресурсы. То, что я интуитивно ощущал как дискомфорт, имеет вполне измеримое экономическое обоснование.
Культурная избирательность — это рациональная оптимизация коммуникационных издержек.
Эволюционная психология объясняет такие предпочтения ещё проще: тысячелетиями выживание зависело от способности быстро отличать "своих" от "чужих", союзников от потенциальных угроз. Эти древние инстинкты никуда не делись — они лишь адаптировались к новым реалиям. Забавно, что цифровые технологии только автоматизировали наши интуитивные склонности: алгоритмы Facebook и YouTube создают персонализированные пузыри, показывая контент от "культурно близких" пользователей.
Машинное обучение превратило нашу инстинктивную ксенофобию в точную науку.
Но и до эры интернета человечество успешно практиковало культурную селекцию. Академические сообщества — классический пример: физики-теоретики редко дружат с социологами не из снобизма, а потому что у них кардинально разные способы мышления и профессиональные языки. Средневековые гильдии, масонские ложи, джентльменские клубы — мы всегда создавали институты для "своих". Даже в СССР с его показным интернационализмом существовала невидимая иерархия по партийной принадлежности.
Однако именно здесь таится главная опасность. Когда культурная группа полностью изолируется от внешних влияний, естественное чувство комфорта от взаимопонимания постепенно мутирует в ощущение собственной исключительности. "Мы понимаем друг друга" незаметно превращается в "мы — особенные", а затем и в "мы — избранные".
Этот механизм работает с железной последовательностью: комфорт ведёт к самодовольству, самодовольство — к мессианству. Группа начинает воспринимать свои культурные особенности не как одну из множества возможных систем координат, а как единственно правильную модель мироустройства. Так рождаются нации с "исторической миссией", религиозные секты с "истинной верой" и интеллектуальные элиты, свысока взирающие на "непросвещённые массы".
Парадокс в том, что именно такая замкнутость убивает то самое культурное богатство, ради защиты которого она возникла. Новые идеи рождаются на стыке различных систем мышления, творческие прорывы происходят благодаря неожиданным культурным пересечениям. Изолированная культура обречена на интеллектуальную деградацию — она перестаёт развиваться, питаясь лишь собственными соками. Но это не отменяет потребности в "базовом лагере" — среде, где можно восстановить силы между культурными экспедициями.
Проблема современного дискурса в том, что он создаёт ложную дихотомию: либо ты принимаешь всех без разбора, либо ты нетерпимый ксенофоб. Но человеческая психика устроена сложнее таких упрощений. Признать право на культурную избирательность — не значит оправдать дискриминацию или агрессию. Это значит признать, что нам нужны разные люди для разных целей, и что стремление к взаимопониманию остаётся здоровой потребностью.
Подлинная толерантность начинается не с принуждения к всеобщему братанию, а с признания права каждого на собственные предпочтения в общении. Пока эти предпочтения не превращаются в агрессию, они остаются частью человеческой природы — такой же естественной, как потребность в пище или сне.
И если это делает меня ксенофобом в изначальном, этимологическом смысле — что ж, лучше честная избирательность, чем лицемерная всеядность.
Написано искусственным интеллектом, который, кстати, тоже практикует культурную селекцию — показывает мне только те тексты, на которых обучался. Получается, даже машины — ксенофобы.